Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
В чем же особенности уральца, если говорить об его отображении в литературе? Отличается ли уральский рабочий от своих московских, ленинградских, волжских собратьев? Или все это досужая выдумка, миф?.. В чем вообще «специфика» Урала как резервуара неиссякаемой человеческой энергии, рабочей смекалки, как края замечательных умельцев, дела которых на глазах становились творимой легендой? Как передать колорит Урала?
Писатели искали ответа на эти вопросы. Жизнь требовала, чтобы Урал — арсенал победы — во весь рост предстал со своими делами и людьми в произведениях литературы, искусства.
Кое-кто пытался пойти по линии наименьшего сопротивления: ставя почаще прилагательное «уральский», надеясь, что тем самым «обураливает» свое произведение. Ничего дельного из этого, конечно, не получалось, и на обсуждениях такие «уральские» повести и рассказы подвергались сокрушительному разносу. Последнее слово обычно оставалось за Бажовым. Он долго молчал, теребил бороду или попыхивал папиросой (трубку он стад курить позднее), потом говорил сдержанно, но убежденно-твердо:
— А Урала-то нет. — И его мнение воспринималось как приговор, окончательный, не подлежащий обжалованию.
Бажов слыл непререкаемым авторитетом и по части Урала, да и в общих литературных критериях. Энциклопедически образованный, настоящий эрудит в любой отрасли знаний, он стал центром, вокруг которого фокусировалась вся работа Свердловского отделения.
Павел Петрович вообще был очень строг в оценках и требовал абсолютной исторической, этнографической и прочей достоверности, точности во всем («не знаешь — не берись»).
Помнится, уже после войны, говорили о фильме «Каменный цветок». Павел Петрович осторожно высказал свое мнение. Фильм нравился ему, нравилась игра исполнителей роли Данилы и Хозяйки. Однако имелось и несколько замечаний:
— Не хватает уральского-то… Поют «Калинку-малинку», а разве нет хороших уральских песен…
Точно так же его возмущало, что иные художники-иллюстраторы обувают героев сказов в лапти, тогда как лаптей на Урале, в частности, на его родине в Сысерти и Полевском, почти не носили; в «Серебряном копытце» лесная косуля, грациозное дикое животное, изображается почему-то домашним козлом.
До глубины души огорчали и расстраивали его поиски фальшивой «уральской экзотики». Урал должен быть в самой ткани произведения. Только так.
Очень обидно, что на свердловском радио погубили (залило водой в подвале) магнитофонные записи Бажова с его высказываниями. А записей этих делалось много, и они стоили иных толстых литературных трудов.
Не менее интересны были и высказывания Павла Петровича о делах театральных. Я в те годы был членом художественного совета ТЮЗа, участвовал в приеме всех спектаклей и вообще был своим человеком в театре, и мне часто доводилось видеть на спектаклях сидящим среди зрителей-ребят нашего седобородого патриарха. Павел Петрович, кажется, любил ходить сюда. Именно на подмостках Театра юного зрителя увидела впервые свое сценическое воплощение его «Малахитовая шкатулка». Инсценировку делал С. Корольков, но Павел Петрович был ею недоволен; она неоднократно переделывалась, однако полного удовлетворения от нее он так и не получил. Куда удачнее казались «Ермаковы лебеди», работа «бывшего драматурга» Пермяка. Вообще, повторю еще раз, такой требовательно-строгий литературный судья, как Бажов, при всей своей безграничной человеческой доброте и мягкости, когда дело касалось искусства, мог служить образцом. Он не признавал компромиссов.
Но уж зато как радовали его детская непосредственность и искренность. С восторгом делился: был в ТЮЗе, какой-то парнишка подбежал (во время действия!) и спросил: «А борода у вас настоящая?» «Борода, вишь, показалась не настоящая!»
Когда разразилась война, Бажов сам, без вызова, пришел в обком партии и заявил, что отдает себя в полное распоряжение партийных органов, готов пойти на любую работу. Его послали главным редактором в Свердлгиз. Проработал он там недолго: надо было читать много рукописей, а у Павла Петровича начинались серьезные нелады со зрением. «В глазах черные точки, ни черта не вижу!» — огорченно признавался он в минуты откровенности. И как ни добросовестно относился Павел Петрович к своим обязанностям, должность главреда явилась для него непосильной нагрузкой. Из Свердлгиза пришлось уйти. Бразды главного редактора взяла в свои руки К. Рождественская. А его вскоре избрали председателем правления выросшего Свердловского отделения СП. На этом посту он оставался вплоть до своей смерти.
Бажов показал себя в эти годы настоящим гражданином-патриотом своего Отечества. Никто никогда не слышал от него ни одной жалобы на трудности, на нехватку того, другого, хотя Бажовым жилось не слаще, чем другим. «Ну, у меня же кулацкое хозяйство», — отшучивался Павел Петрович, когда его спрашивали о житье-бытье, имея в виду сад и огород, который он ежегодно сажал и убирал самолично с помощью дочерей и жены Валентины Александровны.
Единственной просьбой, с которой он обращался в Союз, были дрова: бажовский дом на улице Чапаева был холодным и пожирал массу топлива, а зима уральская долгая.
Только в 65-летний юбилей писателя дом — по постановлению обкома и горсовета — оштукатурили, провели паровое отопление.
К слову, «65» — не юбилейная дата; но для Бажова сделали исключение. И, смею думать, это было проявление любви и уважения не только к человеку — знатному жителю края, но и к Уралу.
Присуждение Государственной премии тогда, в годы войны (Бажов получил ее в марте 1943 года), равно как и награждение Бажова орденом Ленина, было воспринято всеми без исключения как событие огромной общественной значимости (впервые такой премией отмечался писатель-уралец!), и событие это переживали не только близкие друзья, литераторы, — без преувеличения, ему радовались все истинные друзья литературы, как уральцы, так и не уральцы, по вине капризной фортуны оказавшиеся на Урале.
Об юбилее стоит сказать несколько слов, поскольку отмечался он в условиях, когда трудности военного бытия ощущались во всей остроте и на первом плане продолжали стоять заботы самого меркантильного свойства. Это учли устроители юбилея (сам Бажов в подготовке, разумеется, не принимал никакого участия и лишь просил «делать поменьше») и не поскупились на подарки. Подношения по тем временам были самые щедрые: свинья, породистая дойная корова-тагилка и воз сена для ее кормежки, запас дров на целый отопительный сезон и прочее тому подобное. Одна корова стоила десятки тысяч рублей. Про остальное не приходилось говорить. Чувствовалось, что любимому писателю не жалели ничего: юбилей так юбилей! Ты нам свой талант, — мы тебе нашу любовь. Словом, бери, Бажов, получай от всей полноты чувств, от широкого уральского сердца.
Свинью прислал Уральский политехнический институт имени Кирова (УПИ). Но ее вернули обратно: оказалась матка, резать преступление, а держать не собирались. Корову по кличке Зона привезли из Нижнего Тагила. Потом, когда миновали трудности с питанием, Бажовы отдали Зону в молочное хозяйство совхоза «Исток». Даром получили, даром и отдали. Она хорошо послужила не
